Маргарет и Полли Стивенсон представляли собой точную копию семьи, которая осталась в Филадельфии: они дарили ему комфорт и интеллектуально стимулирующую атмосферу. Итак, чем же это было чревато для настоящей семьи? Английский друг Франклина Уильям Страхан выразил озабоченность этим вопросом. Он написал Деборе, пытаясь убедить ее присоединиться к супругу в Лондоне. Будучи полной противоположностью страннику Франклину, она не отличалась желанием путешествовать и до глубины души боялась моря. Страхан заверял ее, что еще никого не убил переезд из Филадельфии в Лондон, не упомянув при этом, что такая статистика не учитывала множества смертей на схожих маршрутах. Страхан также убеждал ее, что поездка станет огромным опытом для Салли.

Это была приятная часть письма, пряник, предназначенный, чтобы заманить ее. Но за этим следовал вежливо завуалированный, но почти грубый, резкий и бесцеремонный совет, содержащий очевидное предостережение, — в нем Страхан демонстрировал понимание сущности Франклина: «Теперь, мадам, насколько мне известно, здешние дамы, как и я, видят его в определенном свете, и, честное слово, я считаю, что вам следует приехать с максимально возможной скоростью, чтобы позаботиться о своих интересах; тем не менее я думаю, он так же верен своей Джоан (поэтическое имя, выдуманное Франклином для Деборы), как и любой мужчина из плоти и крови, который, однако, знает, какие многократные и сильные искушения случаются с течением времени, особенно когда он находится так далеко от вас». На тот случай, если Дебора не уловила сути, Страхан ненароком выразил ядовитое заверение в самом конце своего послания: «Я не могу закончить это письмо, не уведомив вас о том, что мистеру Ф. посчастливилось поселиться у очень рассудительной дамы, которая проявила к нему чрезвычайное внимание и проведывала его во время суровых холодов, выказав такое усердие, заботу и нежность, с которыми, вероятно, могут сравниться только ваши собственные; в итоге я не думаю, что на ваше место можно найти лучшую замену до вашего приезда, необходимого, чтобы взять его под собственную защиту»[203].

Франклин любил и уважал Дебору, доверял ей, ценил обстоятельную простую манеру ее поведения, но знал, что она будет не в своей тарелке в изысканном лондонском мире. Поэтому крайне противоречиво относился к перспективе заманить ее в Англию — и, как всегда, реалистично смотрел на будущность этого мероприятия. «[Страхан] предложил мне заключить большое пари, что его письмо заставит тебя немедленно приехать сюда, — писал он. — Я ответил, что не полезу к нему в карман, так как уверен: не существует достаточно сильной приманки, чтобы убедить тебя пересечь океан». Когда она ответила, что останется в Филадельфии, Франклин выказал мало огорчения. «Твой ответ мистеру Страхану был таким, каким ему надлежало быть; я был очень доволен. Он размечтался, будто его риторика и искусность непременно вынудят тебя приехать».

В своих письмах домой Франклин приводил Деборе длинный ряд заверений того, что за ним хорошо присматривают, но также уверял, что скучает по ее любви. После того как Франклин заболел и слег через несколько месяцев после прибытия, он написал: «Я передал твои похвалы миссис Стивенсон. Она действительно очень любезна, очень заботится о моем здоровье и очень старательна, тогда как я совершенно непригоден к работе; однако я тысячу раз желал бы, чтобы со мной была ты и моя маленькая Салли… Когда болеешь, есть огромная разница между уходом постороннего человека и нежным вниманием, порождаемым искренней любовью».

Письмо сопровождалось массой подарков. Некоторые из них, по его словам, выбирала миссис Стивенсон. Среди них был фарфор, четыре лондонские «самые новые, но самые уродливые» серебряные ложки для соли, «маленький инструмент для удаления сердцевины из яблок и еще один для того, чтобы делать маленькие репы из больших», корзинка для Салли от миссис Стивенсон, подвязки для Деборы, связанные Полли («которая была так любезна связать такую же пару для меня»), ковры, простыни, скатерти, ткань для платьев, выбранная миссис Стивенсон, колпачки для тушения свеч, полно других подарков, которые смягчили бы любую вину[204].

Дебора была, как правило, оптимистично настроена относительно женщин в жизни Франклина. Она сообщала ему все домашние новости и сплетни, включая последние, полученные от Кейти Рэй, когда та спрашивала ее совета (кто бы мог подумать) о своей интимной жизни. «Я рад слышать, что у мисс Рэй все хорошо и что вы поддерживаете переписку», — отвечал Франклин, правда, просил жену не «спешить советовать в подобных делах».

Их переписка преимущественно не носила особого эмоционального или интеллектуального содержания, как переписка Франклина с Полли, или Кейти Рэй, или позже с его друзьями-женщинами в Париже. С ней он не так много рассуждал на тему политики, как со своей сестрой Джейн Миком. Хоть его письма и отражали, как нам сейчас кажется, любовь к Деборе и к практичной природе их союза, не видно никаких признаков более глубокого единения, которое так очевидно, к примеру, в переписке Джона Адамса и его жены Эбигейл.

В конечном счете, когда миссия Франклина затянулась, Дебора в письмах к нему стала печальнее, начала жалеть себя, особенно после того, как ее мать погибла при ужасном пожаре на кухне, случившемся в 1760 году. Вскоре после этого она написала в своей нескладной манере, что беспокоится относительно слухов о нем и других женщинах. Свой ответ, хотя и утешительный, Франклин сформулировал прохладно и отвлеченно. «Я обеспокоен тем, что тебе столько хлопот доставляют пустые слухи, — писал он. — Будь спокойна, моя дорогая: до тех пор, пока я в здравом рассудке и Бог удостаивает меня своей защитой, я не совершу поступков, недостойных звания честного человека, любящего свою семью»[205].

Лондон с его семьюстами пятьюдесятью тысячами жителей — население постоянно росло — в 1750-е годы был самым большим городом Европы, вторым по величине в мире после Пекина (население которого составляло девятьсот тысяч). В Лондоне, тесном и грязном, с большим количеством больных, проституток и преступников, давным-давно произошло классовое расслоение: титулованная аристократия, с одной стороны, и низшая каста обнищавших рабочих, боровшихся с голодом, с другой. Тем не менее город оставался живым и многонациональным, и в 1750-х годах в нем также имелся подающий надежды средний класс купцов и промышленников, а также общество интеллектуалов — посетителей кофеен, писателей, ученых и художников. Хоть Филадельфия и была самым большим городом в Америке, по сравнению с Лондоном она казалась крошечной, особенно учитывая, что ее население составляло только двадцать три тысячи человек (сегодня можно приблизительно сравнить с городами Франклином в Висконсине или Франклином в Массачусетсе).